Миссис де Уинтер - Страница 7

В тот вечер в баре посетителей не было, и мы заняли не привычный нам последний столик, а столик, освещенный чуть получше и ближе к стойке бара. Но едва мы сели, как гарсона, который должен был принять у нас заказ, опередил управляющий:

- Вам звонил некий джентльмен, но вас не было. Он сказал, что попробует снова связаться с вами.

Мы оба онемели. Сердце мое колотилось сильно и часто, и когда я протянула руку Максиму, я почувствовала, что она невыразимо тяжелая, словно это мертвая рука, не принадлежащая моему телу. Именно тогда по какой-то необъяснимой причине я заметила зеленые бусинки вокруг абажура - уродливо зеленые, как лягушки, при этом нескольких бусин не хватало, между ними были пропуски, и в нарушение узора эти пропуски были заменены другими, розоватыми бусинками. Кажется, они напоминали перевернутые листья тюльпана. Я и сейчас их вижу - безобразные дешевые безделушки, которые кто-то выбрал, считая, что это шик. Однако же я плохо помню, что мы ответили. Возможно, мы вообще ничего не сказали. Принесли две порции коньяка, но я едва притронулась к своей. Пробили часы. В комнате над нами один-два раза прозвучали чьи-то шаги, послышались голоса. Затем воцарилась тишина. Если бы сейчас был сезон, наверняка тишина нарушилась бы возвращающимися с прогулки гостями, в теплые вечера мы посидели бы некоторое время на террасе, и развешанные вдоль озера китайские фонарики не выключались бы до полуночи, везде было бы много прохожих - местных жителей, приезжих. Мы находили жизнь в этом городке приятной, здесь было вполне достаточно и движения, и разнообразия, и даже трезвого веселья. Оглядываясь назад, я удивляюсь, как мало мы требовали тогда от жизни, те годы излучали такую умиротворенность и такой покой, какие бывают в период затишья между штормами.

Мы сидели почти час, но телефонного звонка так и не последовало, и в конце концов, понимая, что управляющий вежливо ожидает, когда можно будет погасить свет и закрыться, мы собрались идти наверх. Максим допил не только свой, но и мой коньяк. На его лице снова появилась маска, глаза смотрели тускло, когда он временами бросал на меня взгляд, ища поддержки.

Мы вернулись в свою комнату. Она была сравнительно небольшой, но летом мы могли открывать две двери, которые выходили на крохотный балкон. Здесь была тыльная сторона гостиницы, окна смотрели в сад, а не на озеро, но мы предпочли эту комнату, чтобы не быть слишком на виду.

Едва мы вошли, как в коридоре послышались шаги и в дверь громко постучали. Максим обернулся ко мне.

- Подойди ты.

Я открыла дверь.

- Мадам, снова телефонный звонок, просят мистера де Уинтера, но я не смог переключить на вашу комнату - очень плохая связь. Вы не могли бы спуститься вниз?

Я посмотрела на Максима, но он лишь кивнул и жестом показал, чтобы шла я.

- Я поговорю, - ответила я, - муж неважно себя чувствует. - И быстрым шагом двинулась по коридору, затем по лестнице.

Вот те подробности, которые вспоминаются.

Управляющий проводил меня к телефону в свой кабинет, где на столе горела лампа с абажуром. Вся гостиница уже погрузилась во тьму. Тишина. Я помню звук своих шагов по черно-белым плиткам, которыми был уложен пол вестибюля. Помню маленькую деревянную статуэтку, изображающую танцующего медведя, на карнизе возле телефона. И пепельницу, переполненную маленькими окурками.

- Алло... алло...

Тишина. Затем еле слышный голос и сильный треск, словно вдруг загорелись слова. Снова молчание. Я что-то настойчиво и громко говорила в трубку, чтобы меня услышали. И вдруг он закричал мне в ухо:

- Максим? Максим, ты там? Это ты?

- Джайлс, это я!

- Алло... алло...

- Максим наверху!.. Он... Джайлс!

- Ой... - Голос снова пропал, а когда наконец появился, звучал словно откуда-то из-под моря, его сопровождало непонятное гулкое эхо.

- Джайлс, ты слышишь меня? Джайлс, как Беатрис? Мы только сегодня получили от вас письмо, оно страшно задержалось.

Послышался какой-то непонятный шум, и я поначалу решила, что это опять помехи или нарушение связи. Но затем вдруг поняла, что это не так. Я поняла, что Джайлс плачет. Помню, что я взяла статуэтку медведя и стала катать ее на ладони, вращать и поглаживать.

- Этим утром... рано утром...

Джайлс говорил, и его слова прерывались приступами рыданий.

Он замолчал на несколько секунд, чтобы совладать с ними, но это ему не удалось.

- Она была в частной лечебнице, мы не успели забрать ее домой... она хотела домой... Я пытался... понимаешь? Я хотел взять ее домой. - Он снова разрыдался, и я не имела понятия, что ему сказать, как с этим справиться, мне было жаль его, но я сама была в смятении, мне хотелось бросить трубку и убежать...

- Джайлс...

- Она умерла... Умерла этим утром... Рано утром... Меня даже не было там. Я должен был пойти домой, понимаешь? Я не имел понятия... Они не сказали мне. - Он сделал глубокий, очень глубокий вдох и затем проговорил громко и медленно, как если бы опасался, что я могла не расслышать или не понять, или была маленьким несмышленым ребенком: - Я звоню, чтобы сказать Максиму, что его сестра умерла.

Он открыл окно и стоял, глядя в темный сад. Горела только одна лампа на столике возле кровати. Он не произнес ни слова, когда я рассказала ему, даже не шевельнулся и не посмотрел в мою сторону.

- Я не знала, что ему сказать, - проговорила я. - Это было ужасно. Он плакал. Джайлс плакал.

Я снова вспомнила звук его голоса, прорывающийся ко мне сквозь помехи на линии, его рыдания, затрудненное дыхание, его безуспешные попытки совладать с собой и вдруг ясно представила, что все еще стою в кабинете управляющего, крепко сжимая трубку, и вижу перед собой не то, как Джайлс сидит где-нибудь в кресле у себя дома, скажем, в кабинете, а Джайлса в наряде арабского шейха, в развевающихся белых материях и в некоем подобии тюрбана из белой скатерти - таким он был в ту кошмарную ночь на маскараде в Мэндерли. Я представила себе, как слезы бегут ручьями по его щекам, оставляя длинные следы на коричневом макияже, над которым он столь добросовестно тогда потрудился...